Геннадий Михасенко - Милый Эп[Книжное изд.]

И вот тебе — бах! — новая пара. Это уже попахивало двойкой за четверть, а то и за год… Но сейчас все вчерашние и завтрашние заботы утонули в одном ощущении: вырываюсь… И чем дальше отходил я от школы, тем вольнее и радостнее чувствовал себя, как будто постепенно освобождался от влияния какого-то тягостного магнитного поля. Даже снег, похожий на поток силовых линий, начал редеть и ослабевать.

Подняв куцый воротничок куртки и втянув голову в плечи, я свернул в сквер, малолюдный и тихий. Покачивались сомкнутые вверху голые ветки, просеивался сквозь них снег и падал обессиленно и сонно. Точно убаюканный, я закрыл глаза, заранее прикинув, что шагов двадцать пять могу пройти слепо, ни с кем не столкнувшись. Раз, два, три… Услышав мое заявление, мама тотчас же вроде бы с серьезной озабоченностью полезет в свою сумку за стетоскопом, чтобы проверить мое здоровье, как всегда делала, если я хватал через край… Восемь, девять… Отец глянет тревожно, точно уловит неожиданный треск в казалось бы надежно отлаженном механизме, и в глазах его, как в осциллографах, вспыхнут проверочные огоньки… Четырнадцать… Хотя отцу сейчас не до меня, его как главного инженера замотала следственная комиссия из-за цокольных панелей новой гостиницы, в которых нашли что-то не то… Я сбился со счета и, вдруг почувствовав, что сейчас наткнусь на какое-то смертельно-каменное препятствие, открыл глаза.

Это были две девчонки. Запорошенные снегом, прижавшись головами к транзистору, они шли бок о бок, нереально симметричные, как сиамские близнецы. В транзисторе сипло и прерывисто булькала «Лайла» Тома Джонса, и девчонки легкими шлепками то и дело взбадривали приемник. «Перепаяйте контакты или приходите ко мне слушать Тома Джонса!» — сказал я мысленно, не спуская с них телепатического взгляда, но они проплыли, даже не покосившись на меня. Конечно, что им в моей тощей дылдастой фигуре. Им Аполлонов подавай! На себя-то гляньте, выдры!

Однажды я спросил у отца, каким он рос — хилым или здоровым. Отец ответил: доходягой — у бабушки глаза не просыхали, все думала, что помрет; куда уж дальше — в еде копался, другие мели все подряд, только подноси, а его рвало и от лука в супе, и от сала в яичнице, и от пенки в киселе — тень-теныо бродил. Но это пройдет, уверил отец, душа вот созреет, и тело включится. Эта философия несколько утешала меня, и я даже порой представлял себя гадким утенком, который вот-вот превратится в лебедя, по всякий раз подчеркнутое безразличие ко мне девчонок мучительно задевало меня. И я тогда остро завидовал классическому торсу Мишки Зефа и его умению смело грубовато обходиться с девчонками. Сейчас бы он не проскользнул, как я, бледной тенью мимо этих сиамских близнячек, он бы раскинул навстречу им руки, сморозил бы какую-нибудь чушь и, глядишь — слово за слово, познакомился бы. Но я и в компаниях терялся в таких случаях, а чтобы один — простите! Гори они синим огнем, эти гордячки!

Сквер кончился, и на меня опять накинулась метель.

Мы жили в кирпичном пятиэтажном здании против старенькой церкви, единственной в городе. Город вроде бы насмехался над нею, окружив ее всякой безбожностью: рядом были базар, зверинец, Дом офицеров, мимо проносились автобусы, троллейбусы, трамваи. Три остановки вниз — вокзал, пять вверх — центр. Трамвай почти задевал церковную ограду и вечно трынькал тут, чтобы кого-нибудь не задавить. Как-то, года два назад, пронесся слух, что церковь снесут и построят на этом месте зимний цирк. Цирк — это, конечно, замечательно, но церковь, к которой я с детства привык, мне было жалко. Это же история, Русь, древность, а уж потом религия и бог. Подозревая, что отец имеет какое-то отношение к этому переустройству, я однажды заговорил с ним об этом. Отец сперва улыбался, пощипывая бороду, потом сказал, нарочно окая на поповский лад, мол, хорошо, отрок, мол, доложу о протесте молодежи. И правда, церковь не тронули, а цирк стали возводить рядом. Понимая, что не моя защита уберегла церквушку, я все же иногда посматривал на нее с тайной радостью спасителя.

Вон он, крест, сердито и холодно поблескивает над голыми вершинами тополей, а левее сереет бетонная громада цирка. Только что начатый, он уже перерос церковную маковку, а по обхвату — бочка рядом с ведром А вообще-то и у божьего дома был какой-то циркаческий вид, в наборе его архитектурных деталей было что-то от бременских музыкантов, взобравшихся друг на друга с рискованным равновесием, так что не случайно, пожалуй, цирк и церковь оказались соседями — пусть соревнуются.

Низ нашего дома занимали кассы предварительной продажи билетов на поезда На часах у входа — половина первого. Значит, мама еще не ушла — ей на дежурство к двум. Сталкиваться с нею не хотелось, сразу заметит неладное, зарасспрашивает. Отмахнуться я не смогу, начну мямлить что-нибудь и все испорчу, поэтому надо протянуть до вечера, продумать объяснение толком, найти убийственно-логические слова и доводы.

Я свернул с тротуара и пошел в обход церкви.

До строительства цирка ее нельзя было обойти вокруг, потому что к церковному двору примыкал заброшенный сад, тянувшийся против наших домов, который до революции, говорят, был кладбищем. И верно — среди берез и осин там и здесь виднелись бугорки. Этот сад я помню с тех пор, как помню себя. Сначала вдоль садового забора возила меня в коляске мама, потом в сад водила нас гулять няня из детсадика, потому что иной зелени вблизи не было, а тут простор, чистота, кустики и травка, цветочки и птички — и шут с ними, с могилами. Мы допытывали няню, для чего церковь и зачем туда люди ходят, и она рассказывала о боге, и мы одно время даже играли в него. Кто-нибудь вскарабкивался на пенек — бог, остальные — кто кем хотел: врачи, шоферы, сантехники. Мы очередью подходили к богу, тот спрашивал, кто такой, и требовал документы. Ему протягивали кто листок, кто фантик, кто просто ладонь, и бог посылал кого в рай, кого на базар, кого в зверинец, кого в ад. Самое интересное было в конце. «Кто такой?» — спрашивал бог последнего. «Космонавт Гагарин!»— «Твои документы?» — «А твои?» — вдруг заявлял космонавт. Бог пугливо обшаривал карманы и, заикаясь, шептал: «Нету!» «Тогда убирайся с неба!» — восклицал Гагарин и спихивал бога с пенька… А позже мы любили играть в прятки, залегая за могилки, таясь в кустах и взбираясь на церковные сарайки, выпиравшие в сад и опутанные акацией. В азарте я не раз прятался в самой церкви, только трудно это — попробуй тормозни у крыльца, важно поднимись по ступенькам и печально войди в дверь, если водящий в саду уже отбарабанил счет и ищет. Но и пробравшись внутрь, долго там не задержишься — обязательно найдется какая-нибудь бдительная старушонка и вытурит тебя… Вот так вот рядом с богом я вырос полнейшим безбожником.

А в прошлом году, осенью, два бульдозера, расчищая площадь для цирка, снесли внутренний забор, спихнули в сад лишний грунт и с тыла церкви пропороли дорогу, чтобы машинам не делать крюк через оживленный перекресток. Вроде бы все правильно, а жаль. И церквушка, бывшая островом в идейном смысле, стала островом и физически.

Ее задний двор был пуст и непригляден. Худая черная собака, боязливо оглядываясь, что-то выгрызала и выцарапывала из мерзлоты. Продолжало вьюжить, но снег больше не падал, а уже выпавший метался туда-сюда, узорно залепливая окна и карнизы, так что голуби, нахохленно и тесно копошившиеся всюду, казалось, запутались в этих снежных узорах, как в паутине. Да и люди казались запутанными. Их было много там, в глубине, в переднем дворе. Можно было подумать, что это столько верующих, а это просто через церковный двор народ спрямил путь от трамвайной остановки до железнодорожных касс.

Я тоже спрямил путь и глянул на часы. Прошло десять минут. Нет, к чертовой бабушке, пойду домой! Затрясусь от мороза, шмыгну в свою комнату, включу маг, и пусть орет. Мама обычно не отвлекает меня, когда я вожусь со своей аппаратурой.

На бетонной площадке против нашего подъезда стоял уазик с зеленой будочкой — отцовский. Значит, он дома! Уйти, сбежать! Сейчас проскочу мимо и двором на соседнюю улицу, а там — в зверинец, давно не видел обезьян.

— Здорово, Аскольд! — приветливо крикнул дядя Гриша, папин шофер, высовываясь из кабины.

— Здрасте! — испуганно ответил я.

— Как оно?

— Хорошо!

И свернул к подъезду. Все нынче против меня. Даже дядя Гриша, всякую свободную минуту глотавший журнальные детективы, тут оказался без журнала.

Слева — лестница вверх, справа — вниз, в подвал.

Нырну-ка я туда! Посижу с полчасика, погреюсь да помыслю заодно. Гениальные эти люди, строители, — подвал изобрели! Сколько тут было устроено засад, сколько пережито и развеяно страха, сколько раз нас тут ловили разъяренные владельцы кладовок!.. Восторгаясь подвальной темнотой, теплотой и запахом прокисшей капусты, я между тем бешеными прыжками летел наверх.